Оглавление

1. Воспоминания Владимира фон Дервиза
2. Валентин Серов в воспоминаниях современников. Абрамцево
3. Валентин Серов в воспоминаниях современников. Домотканово
4. Валентин Серов из воспоминаний Бенуа. “Мир искусства”
5. Валентин Серов из воспоминаний Ульянова Н.П. Преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
6. Валентин Серов из воспоминаний Константина Коровина.
7. Валентин Серов в воспоминаниях Константина Коровина. Путешествие на Север.
8. Валентин Серов в воспоминаниях художника и музейного деятеля П.И.Нерадовского. Анималистический жанр.
9. Валентин Серов в воспоминаниях Ф.И.Шаляпина.
10. Валентин Серов в воспоминаниях Ф.И.Шаляпина. Опера “Юдифь”.

---

Воспоминания Владимира фон Дервиза

Он был молчалив…

Во время нашего первого знакомства ему было 18 или 19 лет; он был тогда юношей, небольшого роста, с чуть пробивающейся светлой бородой и усами, скромного вида, скромно одетый. Сначала он произвёл на меня впечатление замкнутого и несколько угрюмого человека. Но по мере нашего сближения всё больше узнавалось его настоящее лицо. Он был очень добрый, мягкий и отзывчивый человек, по большей части весёлый и приветливый.

Этот угрюмый и замкнутый вид, с которым он встречал малознакомого человека, происходил от его большой неуверенности в себе и чисто юношеского самолюбия и нежелания уронить себя. Довольно долго он принимал этот вид при встрече с людьми новыми, малознакомыми. Лишь значительно позднее, когда он стал известен и у него появилась большая уверенность в себе, он в значительной мере избавился от этого угрюмого вида.

Валентин Александрович отличался совершенно исключительной простотой, прямотой и, несмотря на свой по виду мягкий характер, умел отстаивать свои взгляды и не поступался своими убеждениями.
Как известно, Валентин Александрович ушёл из академии, не окончив курса, так как не мог выносить царившей в ней рутины, казёнщины и т.д. Помню, как его убеждал кто-то из академии вернуться в неё и допрашивал, почему он её оставил. Он решительно отказался, заявив, что даже вида стен академии он не переносит. Потом ему поднесли звание академика, и он принял его не без колебания.
Затем, в 1905 году, после жестокой расправы царского правительства и стрельбы на улицах по демонстрантам, Валентин Александрович и Поленов, узнав, что войска, производившие расстрелы, были подчинены тому же великому князю Владимиру Александровичу, который состоял президентом Академии художеств, подали общее заявление в академию с отказом от звания, им предоставленного, и прав, с ним связанных.
И я знаю, что Валентин Александрович более в академии не состоял. Поступил он так под влиянием впечатления от расстрела демонстрантов около академии, случайным свидетелем которого он был: он видел убитых детей и женщин, видел атаку казаков на безоружную толпу, видел улицу в крови; он не мог спокойно рассказывать об этом, и это впечатление осталось в его памяти навсегда неизгладимым. Вскоре потом он решительно отказался писать портрет Николая II, когда ему это предложили.
Его обращение в кругу знакомых и близких было совершенно просто, и он искренне увлекался всякими забавами наряду с самой зелёной молодёжью.
Несмотря на несколько мешковатую фигуру, он отличался большой ловкостью и лёгкостью движений. Любил верховую езду и ездил великолепно. Он также увлекался лыжным спортом и играл с увлечением в городки. Первый приступ грудной жабы, сведшей его в могилу, он почувствовал месяца за три до смерти, после усиленных движений во время игры в городки. О лёгкости его движений можно судить по тому, что он во время домашнего спектакля у Саввы Ивановича Мамонтова изображал восточную танцовщицу, одетый в костюм балерины, с лицом, закутанным шарфом, и выделывал всевозможные па и прыжки, так удачно подражая балерине, что его мать, присутствовавшая на спектакле, его не узнала.
Валентин Александрович отличался необыкновенной деликатностью по отношению ко всем, с кем приходил в соприкосновение (только почитателей его таланта совершенно не терпел и в обращении с ними мог дойти до грубости).
Случайно обидев кого-нибудь, он долго мучился от сознания причинённой другому неприятности. Так, мне приходит на память случай, бывший с ним в Париже, где он с мужем своей кузины, скульптором Ефимовым, имел общую мастерскую, устроенную в закрытой капелле упразднённого монастыря. Он разговаривал с кузиной (тоже художницей и хорошо знавшей и писавшей лошадей) о лошадях. Какая-то его фраза её обидела: она рассердилась и заявила, что ещё неизвестно, кто лучше знает и изображает лошадей – он или она. Он тоже был рассержен и ушёл, не помирившись. Несколько дней он ходил мрачный, его грызло сознание, что он обидел кузину, и наконец, чтобы покончить с этой неприятностью, он предложил ей дуэль, состоявшую в том, что каждый из них должен зарисовать лошадей по памяти, а решить, чей рисунок лучше, должен был её муж. Дуэль состоялась; конечно, его рисунок оказался лучше, и он сейчас же подарил его кузине.
Валентин Александрович говорил мало, был вообще молчалив, но всякое его замечание, всякое определение было веско и коротко выражало мысль. Это была та лаконичность, к которой он стремился и которую осуществлял в своей живописи и рисунках. Встретив новое лицо, он часто одним-двумя словами определял его необычайно точно, остроумно и с тончайшим юмором. Это было то остроумное слово, которое русский человек, по утверждению Гоголя, навеки придаёт человеку, с которым он так и остаётся до самой смерти.
Пользуясь своей способностью подражания, Валентин Александрович, заметив в собеседнике смешную сторону, привычку или манеру, начинал ей подражать, но настолько незаметно, что собеседник этого не замечал, и только окружающие потешались этой игрой.
Нельзя не упомянуть и о том, что поражало Валентина Александровича и чем он восхищался из произведений искусства.
Побывав в первый раз в Италии, он говорил мне, что самое сильное впечатление из произведений искусства на него произвела «Мадонна» Микеланджело (неоконченная), и затем, когда он побывал в Риме, опять Микеланджело его поразил больше всего. От Сикстинской капеллы он не мог оторваться. Зданиями Флоренции он восторгался и, видимо, страдал, рассказывая чуть не со слезами о том, что во Флоренции трамвайная линия проведена вокруг собора, причём кронштейны для воздушной проводки вбиты в стены собора, и целый день раздаётся вокруг него ужасающий визг и лязг вагонных колёс на поворотах… Из поездки в Грецию он вернулся в таком восторженном состоянии и настроении, в каком я его никогда не видел. Он восторгался уменьем древних греков выбирать в природе места для своих сооружений. Восторгался горами, окружающими Дельфы, общим видом страны, в которой стояли Афины с Акрополем.
Из отдельных древних произведений он особенно восхищался бронзовым возничим из Дельф и афинскими корами.
Приведу одно обстоятельство, малоизвестное в кругах, интересующихся Серовым и его произведениями. Результатом поездки Серова в Грецию были картины «Одиссей и Навзикая» (в нескольких редакциях) и многочисленные попытки изобразить Европу на быке. Кроме исканий самого изображения, он никак не мог остановиться в выборе способа его выполнения. Он испробовал масло, темперу, акварель и даже вылепил её из глины, и все это его не удовлетворяло. Он умер, не остановившись окончательно ни на чём. И вот после его смерти, разбирая с Ефимовым его стол, мы нашли иконную доску с написанной на ней яичными красками иконописным приёмом головой «коры» с морем и «дельфинами» на заднем плане, с таким украшением на голове, какое он изображал на голове Европы. Похоже на то, что он пытался применить к этому изображению, целиком принадлежащему Древней Греции, иконописный приём, дошедший к нам из глубокой древности и, весьма возможно, имеющий корни в той же Греции.
Тут я вспомнил, что несколько месяцев до этого я застал в мастерской Валентина Александровича старого иконописца, который писал на доске небольшую икону. Валентин Александрович изредка подходил к нему и смотрел, как он выполняет свою задачу: он на примере изучал приёмы и способы, употребляемые иконописцами.
Серов умер сорока шести лет; он должен был ещё много жить и создать много великих ценностей.
Умер он несомненно вследствие той непрестанной нервной работы, которую выполнял более 25 лет. О количестве его работ лично я получил некоторое представление после его смерти, когда мы с И.С. Остроуховым и И.С. Ефимовым разбирали его папки, альбомы, холсты и картоны, а затем на его посмертной выставке, где мы окинули взглядом большинство из оконченных им портретов и картин.
Тут воочию можно было видеть, посредством чего он добивался совершенства в «рукомесле», как он говорил о живописи.
В Москве, живя в семье, Серов работал вне дома над портретами, и эта работа его была меньше заметна. Но когда он жил, например, в Париже и целыми днями работал в своей мастерской, а вечерами рисовал в различных студиях, то надо было удивляться его выносливости, выдержке и терпению.
Сильно подорвала его здоровье болезнь, случившаяся с ним в 1903 году. Ему делали операцию, и он долго после этого был в положении полубольного. Он боялся повторения болезни, и эта мысль держала его в постоянном страхе смерти.
Не имея никаких запасов, расходуя всё, что он зарабатывал, на жизнь семьи, он ужасался при мысли о положении, в котором осталась бы его семья в случае его смерти. Есть целый ряд указаний на то, что эта мысль его почти не покидала. Так, занимая за несколько дней перед смертью 400 рублей у знакомого, он с сомнением переспросил его: «А вы не боитесь, что я умру, не уплатив? Впрочем, – добавил он,– если бы это и случилось, там есть мои картины, которые можно продать». Затем, проходя по Моховой, мимо здания библиотеки университета, он обратил внимание спутника на русты, которыми украшен нижний этаж здания, и сказал: «Смотрите, это всё крышки гробов, разной величины – на всякий рост».

---

Валентин Серов в воспоминаниях современников. Абрамцево

Впервые Серов приехал в Абрамцево вместе с матерью летом 1875 года. Вокруг владельцев этой подмосковной усадьбы С.И. и Е.Г.Мамонтовых сформировался художественный кружок, куда вошли известные художники и скульпторы последней четверти  XIX – начала ХХ века. Дружная творческая атмосфера кружка оказала большое влияние на формирование Серова как живописца. 

Об одном из визитов в Абрамцево Серов рассказывает летом 1884 года в письме своей будущей жене, Ольге Фёдоровне Трубниковой:

«Я уже здесь, в Абрамцеве около 2-х недель. Не знаю, что тебе написать о лицах, меня окружающих. Ты ведь все-таки мало от меня слышала о Мамонтовых. Буду говорить лучше о лице, более или менее тебе известном, — об Антокольском. Сегодня он только уехал, а то все время был тут. Виделся, конечно, каждый день. Часто беседовали об искусстве, конечно. Часто просто слушал, как он спорил об искусстве же с Васнецовым (он здесь живет, ты не знаешь его?) и другими.

Умный он и начитанный (Аарон), но нетерпимый и в споре почти невозможен. Знаменитые люди часто, если не всегда, такие. Он прекрасно, серьезно относится к искусству, так же, как я хочу относиться, и работает, ты сама знаешь, видела его работы. Нравится мне тоже, что он не стоит за западное пошлое, бессодержательное направление искусства и бранит его. Странно, хотя мне и нравится это, он по приезде моем запретил мне работать и сказал, я понимаю его, что до тех пор, пока мне нестерпимо не захочется работать — не работать, т, е. морить себя голодом, чтобы потом с удвоенным или утроенным аппетитом приняться за пищу, а здесь за работу.

Я послушался и недели полторы ничего не делал, т.е. не писал, а принялся по его же совету за чтение (советовал тоже не стеснять себя выбором, читать все: научное, беллетристику, путешествия и т. д. <…>). Я откопал «Фрегат “Паллада”» и, несмотря на скуку, которой там все-таки порядком, хотя она и прекрасная вещь и много в ней красивого, я все же с удовольствием кончил это длинное путешествие. Читал еще Шевченко и еще что-то. (Видишь, я тоже перечитываю те книги, которые читал или читаю, как и ты).

Работать начал только теперь. Начал этюд, пейзаж (не веселенький). Ах! Нарисовал портрет Антокольского. Сейчас буду хвастать: рисовали мы, Васнецов и я, с Антокольского, и, представь, у меня лучше. Строже, манера хорошая и похож или, если и не совсем, то во всяком случае похожее васнецовского. Антокольский хвалил, особенно за прием — это последнее меня очень радует, что прав Чистяков и его манера (это передай Дервизу). Тем не менее все-таки портрет особенного ничего из себя не представляет — увидите сами…»

Источник: Серов – О.Ф.Трубниковой <Около 13 июля 1884 г.> Абрамцево // Валентин Серов в переписке, документах и интервью. Л., 1985. Т. 1. С.34.
Автор-составитель публикации – Надежда Мусянкова.

 

---

Валентин Серов в воспоминаниях современников. Домотканово

 

Поместье в Тверской губернии было приобретено по совету Серова его другом В.Д.Дервизом в 1886 году. Впервые побывав там, Серов “сразу пленился окружающим пейзажем”.
Художник “часто и подолгу жил в Домотканове. Здесь им были созданы многие значительные полотна. Пребывание в Домотканове благотворно действовало на Серова, и это отмечали многие современники.
Именно там художник “создал свой собственный серовский жанр, столь ценимый уже тогда, в его юные годы. <…> само Домотканово вызвало на его холстах ту мягкую, сочную красочность, которою залюбовались ценители его таланта”.
В.Д.Дервиз вспоминал о работе В.А.Серова в Домотканове: “Серов любил рисовать животных. Количество сделанных им набросков животных огромно. Особенно любил он лошадей и знал их превосходно. Но ему приходилось писать не то, что он любил, а то, что ему заказывали. Семья требовала средств (и немалых), и он брался писать портреты людей, не представлявших никакого интереса ни в смысле содержания, ни в смысле внешности. Часто, написав такой портрет в Москве, он ехал в деревню и там выискивал красивое или интересное лицо и писал его с наслаждением.

Так, я помню, с каким удовольствием он рисовал голову школьной учительницы – местной крестьянки; или как он восхищался лицом одной женщины из ближней деревни, которая послужила оригиналом для его картины “Крестьянка с лошадью” (в Третьяковской галерее). <…> С неменьшим увлечением Валентин Александрович писал виды русской природы. Это служило ему таким же  отдыхом после изготовления скучных и особенно нудных (вследствие необходимости их писать) портретов…”

Источники:
О.В. Серова. Воспоминания о моем отце Валентине Александровиче Серове. М., 1986. С. 38.
В.С. Серова. Как рос мой сын. М., 1968. С. 111
В.Д. Дервиз. Воспоминания о В.А. Серове // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 208.

---

Валентин Серов из воспоминаний Бенуа. “Мир искусства”

Художественное объединение “Мир искусства” возникло на основе дружеского кружка петербургской молодежи, сложившегося вокруг одноименного журнала на рубеже 1890-х — 1900-х годов. Возглавлял кружок Александр Николаевич Бенуа, а решение организационно-практических задач осуществлял Сергей Павлович Дягилев.

Ядро кружка составляли Л.С.Бакст, Е.Е.Лансере, В.Ф.Нувель, А.П.Нурок, Д.В.Философов, К.А.Сомов. На первый план деятели “Мира искусства” выдвинули проблему эстетики, художественной формы и мастерства, а также задачу освоения наследия мировой культуры. Валентин Серов был одним из авторитетнейших членов редколлегии журнала, а также принимал деятельное участие в организации выставок.
Из воспоминаний Бенуа:
“Вообще, Серов был скорее недоступен. Этот несколько мнительный, недоверчивый человек неохотно сближался, поэтому дружеские отношения со всей нашей компанией должны были завязаться с Серовым не без некоторых с его стороны колебаний, а то и огорчений. <…>

Серова отнюдь не следует себе представлять в виде какого-то угрюмого пуританина-цензора, и менее всего он походил на “гувернера”. Скорее тон гувернера (или, как мы его дразнили, “гувернантки”) брал иногда Дима [Философов]; напротив, Серов терпеть не мог всякую “цензуру”. Он любил и сам пошутить, и никто так не наслаждался удачными шутками других, как он.
Как очаровательно он смеялся, какая острая наблюдательность, какой своеобразный и подчас очень ядовитый юмор просвечивал в его замечаниях! Какие чудесные, необычайно меткие карикатуры нарисовал он на всех нас! Этими рисунками была завешана целая стена той боковой комнаты, которая в квартире Дягилева служила “редакцией” в тесном смысле и куда посторонние не допускались. <…>
Но чего Серов положительно не терпел, так это кривляния и хитрения в обращении с друзьями. Тут больше всего попадало Сереже [Дягилеву], но попадало и мне, и Баксту, и Валечке [Нувелю], причем еще раз прибавлю: это “попаданье” выражалось не столько в словах, сколько во взгляде, в странно наступавшем молчании, в том, что Серов вставал и начинал прощаться, когда ему на самом деле некуда было спешить.
Особенно его огорчали циничные “сальности”. Зато когда беседа с друзьями была ему по душе, он готов был пропустить даже и очень нужное для него свидание”.

 

Источник:
Бенуа А.Н. Из четвертой книги мемуаров “Жизнь художника” // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 391–392.

---

Валентин Серов из воспоминаний Ульянова Н.П. Преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

 

Значительным этапом в жизни художника была педагогическая деятельность. Серов стал преподавателем Московского училища живописи, ваяния и зодчества в 1897 году, сменив К.А.Савицкого. С 1901 по 1909 год Серов вместе с Константином Коровиным руководил портретно-жанровой мастерской, в которую имели право поступать выпускники Училища.
Обучение в серовской мастерской строилось на культе натуры. Серов ввел ряд нововведений в процесс подготовки художников: он инициировал открытие начального класса, придавал большое значение рисунку как основе живописи, значительно ускорил темп работы над этюдами, привлекал к позированию женщин, работал рядом со своими учениками, вдохновляя их личным примером.
Серов неизменно заботился об учащихся, о доступности для них качественных живописных материалов, о выделении пособий и стипендий. Среди его учеников были Н.П.Ульянов, П.В.Кузнецов, Н.Н.Сапунов, М.С.Сарьян, К.Ф.Юон и другие.

“Свой месяц дежурства на вечерних занятиях Серов начал с того, что забраковал живших при Училище постоянных натурщиков, нашел на стороне молодого, с крепким телом парня и поставил его в самую простую позу, причем тут вместе с учениками сел рисовать его сам.<…>
Где же это видано, чтобы преподаватель, “уважающий себя” и дорожащий своим авторитетом, прославленный художник, рискнул на этот неосторожный шаг? А Серов сидит на верхней парте и делает то, что делают все: спокойно, сосредоточенно рисует, забыв об окружающих. И вдруг, не отрываясь от работы, он твердо, как бы для себя, но в первый раз говорит во всеуслышание: “Натурщик поставлен не на месяц, а всего на три вечера. Никаких фонов, никакой тушевки. Голый рисунок — и больше ничего!” И через несколько минут: “Никакого соуса, никакой растушевки — вот и все. Надоели рисунки вроде заслонок”.
<…> До него мы делали рисунки по целому месяцу. Серов же требует быстрой зарисовки и часто ставит модель на один сеанс. Более того, показав модель минут пять или несколько дольше, он предлагает нарисовать ее по памяти. Этого не было никогда.
<…> Серову было интересно наблюдать за молодежью и, наблюдая, самому находиться в постоянном познавательном и творческом процессе. Выбирал ли он модель, выискивал ли ей позу — он всегда делал это столько же для учеников, сколько и для себя, имея в виду свои собственные опыты и замыслы. Его мастерская была лабораторией, отнюдь не замыкавшейся в портретных задачах, хотя портрету и было отведено в ней большое место”.

Источник:
Ульянов Н.П. Воспоминания о Серове // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 116, 120.

---

Валентин Серов из воспоминаний Константина Коровина.

Константин Алексеевич Коровин (1861–1939) был одним из немногих близких друзей Серова. Познакомились они в 1884 году в доме С.И.Мамонтова.
Их жизнь и творчество были тесно взаимосвязаны: они создавали совместные произведения — композицию “Хождение Христа по водам” (1890), декорации к опере “Юдифь” в 1898 и 1908 годах, портрет Ф.И.Шаляпина (1904). Вдвоем они ездили на этюды во Владимирскую губернию в 1891 году, совершили путешествие на Север в 1894-м, имели общую мастерскую на Долгоруковской улице в Москве, преподавали в школе Е.Н.Званцевой и в Московском училище живописи, ваяния и зодчества.
Из воспоминаний Коровина о Серове:

“…В нем был не столько художник, как ни велик он был в своем искусстве, сколько искатель истины. Поэтому же особенно любил он Льва Толстого. В то же время он очень любил музыку.

Никогда не осуждал он никакого порыва в другом, всегда шел этому навстречу, готов был признать все в другом. Но в себе все отрицал, себя, свои работы всегда строго осуждал и очень мучился в своих исканиях. Долго работая, он никогда не был доволен тем, чего достигал. Выше же всего ставил в живописи рисунок и его особенно упорно добивался.

Угрюмый и задумчивый, Серов в душе своей носил удивительный юмор и смех. Он умел подмечать в самых простых, обыденных вещах их оригинальность и умел так их передавать в своих рассказах, что они облекались в невероятно смешную форму. И потом его определения долго повторялись в среде его знакомых, становились крылатыми словами <…
Никогда не слыхал я от Серова никакой жалобы ни на людей, ни на условия своей личной жизни. Материальные невзгоды, — а он знал их немало, — не трогали его совершенно. Но когда он видел несправедливость и тихо уходил, — глаза его загорались. И тогда он был суров и непреклонен. Тогда, выясняя правду и добиваясь справедливости, он готов был идти до конца, ничего не боясь”.

Источник:
Коровин К.А. Памяти друга // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 310–311.

---

Валентин Серов в воспоминаниях Константина Коровина.
Путешествие на Север.

В 1894 году Валентин Серов вместе с Константином Коровиным по заданию Саввы Ивановича Мамонтова отправились следом за экспедицией на Север, предпринятой для исследования маршрута при строительстве железной дороги от Архангельска до Мурманска.

Они посетили Ярославль и Вологду, затем по рекам Сухоне и Северной Двине добрались до Архангельска и Мурманска, после отправились на Новую Землю и в Северную Норвегию (мыс Нордкап, Тронхейм), побывали в Стокгольме и Гельсингфорсе (ныне Хельсинки). Впечатления от поездки воплотились в набросках и эскизах, впоследствии показанных на выставках.
Из воспоминаний Коровина:
“Серов и я увидели, что днем писать с натуры нельзя: мешают мириады всевозможной мошкары, комаров, слепней. Лезут в глаза, в уши, в рот и просто едят поедом. Я и Серов намазались гвоздичным маслом, — ничуть не помогало. Мошкара темными облаками гонялась не только за нами, но и за паровозиком времянки…

<…> Как-то Серов и я писали светлой ночью около сторожки этюд леса. В кустах около нас кричала чудно и дико какая-то птица. Мы хотели ее посмотреть. Только подходили к месту, где слышен ее крик, она отойдет и опять кричит. Мы за ней, что за птица: кричит так чудно, а видать невозможно. Ходили-ходили, так и бросили и пошли назад. Пришли будто к сторожке, а сторожки нет. Мы — в сторону, туда — сюда. Нет. Мы назад пошли, ищем. Нигде нет.
<…> Мы заблудились. Смотрим, все ветви деревьев повернуты на юг.
— Я полезу на дерево, — говорит Серов.
Я подсаживаю, он ловко взбирается, хватаясь за ветви длинной ели.
— Сторожки не видно, — говорит он с дерева. — А что-то белеет справа, как будто озеро или туман…Вдруг слышим — идет где-то недалеко паровоз, тарахтит по рельсам, попыхивает. Мы быстро пошли на приятные звуки времянки, и оба сразу провалились в мох, в огромное гнилое дерево, пустое внутри, а внизу завалившее яму. Там была холодная вода. Мы оба разом выскочили из этой гнилой ванны, побежали и скоро увидели нашу сторожку.
Серов посмотрел на меня и сказал:
— А ведь могло быть с нами прости-прощай…”

Источник:
Коровин К.А. На Севере диком // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 321–322.

---

Валентин Серов в воспоминаниях художника и музейного деятеля П.И.Нерадовского. Анималистический жанр.

Друзья и знакомые Серова не раз писали о его особенной любви к животным. В воспоминаниях художника и музейного деятеля П.И.Нерадовского сохранилось описание их встречи в Петербургском Зоологическом саду.
“В одно из таких посещений, переходя от одних зверей к другим, я заметил Серова около клетки с медвежатами, которых он поил мёдом. Он был в котелке, из кармана расстегнутого пальто высовывался маленький альбомчик.
Я увидел, что, наблюдая медвежат, он находится в очень хорошем настроении. Видно было, что он особенно наслаждался забавным видом медвежонка, который стоял на задних лапах, а передними запрокинул в рот бутылку с мёдом. Серов смотрел на него с любовной нежностью.
У меня был с собою «кодак». Я решил во что бы то ни стало снять Серова около медвежат. Я снял его, но когда я уловчился для другого более удачного снимка, Серов неожиданно стал отходить, продолжая смотреть на медвежат. Так я и сфотографировал его вторично.
У меня сохранился только этот второй снимок, на котором видно его хорошее настроение”.

Из воспоминаний А.Я.Симонович-Дервиз:
“Однажды в Зоологическом саду он так естественно закричал ослом, что настоящий осел ответил ему таким же криком и бросился к решетке, ища своего брата, к великому удивлению и удовольствию зрителей. Их крики было совершенно невозможно отличить – все думали, что это кричит осел”.

Источники:
П.И. Нерадовский. В.А. Серов // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 31.
А.Я. Симонович-Дервиз. Мои портреты кисти Серова // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 246.

---

Валентин Серов в воспоминаниях Ф.И.Шаляпина.

Фёдор Иванович Шаляпин (1873–1938) — всемирно известный оперный певец, режиссер и мемуарист. Выступал в Русской частной опере С.И.Мамонтова, Императорском Большом театре в Москве и Императорском Мариинском театре в Петербурге. Участвовал в Русских сезонах С.П.Дягилева, снимался в кино. Серова и Шаляпина связывала крепкая дружба.

Насчитывается свыше 20 этюдов, набросков и портретов певца, написанных с него Серовым. Отношения Шаляпина и Серова не ограничивались театральными интересами. Они не только вместе работали, но и с удовольствием отдыхали на даче Константина Коровина в Охотине. Дружба художника и певца оборвалась весной 1911 года, после того как на сцене Мариинского театра Шаляпин вместе с труппой встал на колени перед императором, присутствовавшим на спектакле. Серов, узнав об этом случае из газет, навсегда прекратил общение с Шаляпиным.
По словам дочери певца И.Ф.Шаляпиной, “после Алексея Максимовича Горького Фёдор Иванович больше всех своих друзей любил Серова — за его принципиальность и человеческое достоинство”.
Из воспоминаний Шаляпина:
“… В окружении Мамонтова я нашел исключительно талантливых людей, которые в то время обновляли русскую живопись и у которых мне выпало счастье многому научиться. Это были: Серов, Левитан, братья Васнецовы, Коровин, Поленов, Остроухов, Нестеров <…> Врубель <…>. С каждым из этих художников была впоследствии связана та или другая из моих московских постановок.
<…>
Серов особенно мастерски изображал жестами и коротенькими словами целые картины. С виду это был человек суровый и сухой. Я даже сначала побаивался его, но вскоре узнал, что он юморист, весельчак и крайне правдивое существо. Он умел сказать и резкость, но за нею всегда чувствовалось все-таки хорошее отношение к человеку. Однажды он рассказывал о лихачах, стоящих у Страстного монастыря. Я был изумлен, видя, как этот коренастый человек, сидя на стуле в комнате, верно и точно изобразил извозчика на козлах саней, как великолепно передал он слова его:
— Прокатитесь? Шесть рубликов-с!”

Источники:

Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 276.
Шаляпин Ф.И. Из книг “Страницы моей жизни” и “Маска и душа” // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 279, 277.

---

Валентин Серов в воспоминаниях Ф.И.Шаляпина. Опера “Юдифь”.

Серов с неизменным вниманием относился к постановкам произведений своего отца — композитора Александра Николаевича Серова. В 1896 году он принял участие в оформлении оперы “Рогнеда” для Русской частной оперы С.И.Мамонтова, а в 1898-м — оперы “Юдифь”.
Савва Иванович пригласил Фёдора Шаляпина сыграть роль ассирийского царя Олоферна. В связи с особым успехом “Юдифи” и повторениями постановки на разных сценах Серов неоднократно участвовал в создании костюмов и декораций к ней.
Из воспоминаний Ф.И. Шаляпина:
“Я готовил к одному из сезонов роль Олоферна в “Юдифи” Серова. Художественно-декоративную часть этой постановки вел мой несравненный друг и знаменитый наш художник Валентин Александрович Серов, сын композитора. Мы с ним часто вели беседы о предстоящей работе. Серов с увлечением рассказывал мне о духе и жизни древней Ассирии.
А меня волновал вопрос, как представить мне Олоферна на сцене? Обыкновенно его у нас изображали каким-то волосатым размашистым чудовищем. Ассирийская бутафория плохо скрывала пустое безличие персонажа, в котором не чувствовалось ни малейшего дыхания древности. Это бывал просто страшный манекен, напившийся пьяным. А я желал дать не только живой, но и характерный образ древнего ассирийского сатрапа. Разумеется, это легче желать, чем осуществить. Как поймать эту давно погасшую жизнь, как уловить ее неуловимый трепет?

И вот однажды в студии Серова, рассматривая фотографии памятников старинного искусства Египта, Ассирии, Индии, я наткнулся на альбом, в котором я увидел снимки барельефов, каменные изображения царей и полководцев, то сидящих на троне, то скачущих на колесницах, в одиночку, вдвоем, втроем. Меня поразило у всех этих людей профильное движение рук и ног — всегда в одном и том же направлении. Ломаная линия рук с двумя углами в локтевом сгибе и у кисти наступательно заострена вперед. Ни одного в сторону раскинутого движения!
В этих каменных позах чувствовалось великое спокойствие, царственная медлительность и в то же время сильная динамичность. Не дурно было бы — подумал я — изобразить Олоферна вот таким, в этих типических движениях, каменным и страшным. Конечно, не так, вероятно, жили люди той эпохи в действительности; едва ли они так ходили по своим дворцам и в лагерях; это, очевидно, прием стилизации. Но ведь стилизация — это не сплошная выдумка, есть же в ней что-нибудь от действительности, рассуждал я дальше. Мысль эта меня увлекала, и я спросил Серова, что подумал бы он о моей странной фантазии?
Серов как-то радостно встрепенулся, подумал и сказал:
— Ах, это бы было очень хорошо. Очень хорошо!.. Однако поберегись. Как бы не вышло смешно…
<…> на Москве-реке в театре Солодовникова я играл Олоферна суровым каменным барельефом, одухотворенным силой, страстью и грозным величием. Успех Олоферна превзошел все ожидания”.

Источник:
Шаляпин Ф.И. Из книг “Страницы моей жизни” и “Маска и душа” // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 2. С. 279–280.